Опубликовано novdnja.zp.ua 16/05/2013
Иннокентий Петрович Грязнов, писатель и почетный гражданин нашего города, основавший археологический музей в Каменке-Днепровской, приехал в наши края из Ленинграда. Там он сотрудничал с детскими журналами и первой пионерской газетой «Ленинские искры», был знаком и дружен с основателем «Ленинских искр», писателем и редактором Иваном Игнатьевичем Халтуриным. Их переписка сохранилась в семейном архиве. Его изучает сейчас родственница И.И. Халтурина Татьяна Глебовна Раутиан. Наш общий интерес к Грязнову и познакомил нас. Татьяна Глебовна оказалась интересным и незаурядным человеком.
Всю свою жизнь она посвятила изучению землетрясений, была одним из ведущих сейсмологов Советского Союза. Вместе со своим мужем Виталием Ивановичем Халтуриным сорок лет проработала в экспедиции на Памире, потом судьба забросила их в Америку. А выйдя на пенсию, наша героиня «сменила профессию» - стала изучать семейные архивы, историю своих предков, издавать семейный альманах и даже создала в интернете собственный сайт. Сегодня Татьяна Глебовна - гость нашей газеты.
- Татьяна Глебовна, расскажите о себе. Как получилось, что в свои 87 лет Вы с Интернетом на «ты», как и с новыми технологиями?
- Мне же не всегда было 87лет! И не сегодня я вдруг решила «выучить Интернет». Этот, якобы, парадокс – «87 лет и Интернет» забавно проявляется. Как-то в очередной раз я поменяла свой ноутбук на новый, более продвинутый. Старый был еще вполне, отдала его своему уже бородатому внуку. Его приятели были в шоке: «Бабушка?! Отдала тебе свой старый ноут…?!» Им, молодым, кажется, что бабушки всегда были бестолковыми бабульками. Но когда мой внук еще только полез под стол, я уже делала на тогдашнем, еще примитивном, но – компьютере! - свою научную работу. А как же? Мне было тогда около 60. Не юность, конечно, но не старость же. Все теперь в компьютере храню - и бумаги, и переписку, и статьи, и материалы семейного сайта, и фотографии (500 гигов). Социальными сетями я не очень интересуюсь, это дело молодежное. Иногда заглядываю. Нужно что-нибудь найти – нахожу в Интернете. Например, с Вами мы счастливо встретились в Facebook, по поводу Грязнова. Компьютер – это же не только Интернет, магазин и билетная касса. Это вычислительная машина, верстка, пишущая машинка, словарь, построение карт и графиков, альбом фотографий. Я уже писать ручкой разучилась.
- Откройте секрет, какие правила жизни должны быть у женщины?
- Правила жизни работают сами, их не замечаешь. А решишь вдруг стать на себя не похожей – все равно не получится. Разве что вот такое правило: не надо пытаться никого перевоспитывать, ни мужа, ни детей. Да и все равно не получится. Человеку лучше, когда он такой, какой есть. Мужу-то легко, надоест – сбежит. А ребенок сбежать не может, а может сломаться. Мы иногда думаем, что вот у него есть такой минус, недостаток. А почем мы знаем? Может, это как раз его достоинство.
- Как вы с мужем воспитывали своих детей?
- Трудно сказать... Почти никак специально не воспитывали. Ведь никогда не знаешь, как «надо». Взрослые не догадываются, что дети внимательно наблюдают за ними. Ничто от них не укроется, потому что они лучше понимают даже не слова, а интонации и отношение к чему-то, даже если об этом не говорят. Они сразу увидят, например, что ты врешь. И еще неизвестно, какие сделают выводы. Может, решат, что врать правильно. А может, решат, что матери верить нельзя, да и никому вообще. Вот это и есть воспитание, которое мы на самом деле даем детям, хотя сами об этом не догадываемся. Мне кажется, хорошо человеку быть самостоятельным. Это начинается с младенчества. Я своих не водила за ручку. Упадёт – встанет сама, научится. Не кормила с ложечки с года. Никогда не ругала и тем более не шлепала. Не унижала. Они теперь просто не умеют ругаться и жизненные проблемы свои решают как-то без воплей, истерик и жалких слов.
- Есть ли у вас вкусовые предпочтения?
- Люблю ватрушки, особенно потому, что за ними надо на базар идти, километра полтора туда, столько же обратно. Иду и наблюдаю, сколько людей меня перегоняют, а скольких – я. А специально для моциона, а не для ватрушек, может быть, и ленилась бы. Хотя, в хорошую погоду, с фотокамерой по незнакомым паркам или уголкам Москвы – и без ватрушки прекрасно.
- Своеобразное занятие спортом.
- В школе я от физкультуры отлынивала. А в университете тренер «положил на меня глаз» и пригласил заняться академической греблей. «Будешь стараться – к мастерам посажу». Я старалась, он посадил к «старшим дамам» и в 1949 году мы выиграли первенство Союза. Ну, а потом работала на Памире. Там уже не было спорта в смысле соревнований. Но лыжи, волейбол, походы, а горы – это всегда доступно и приятно. Потом огород – это тоже неплохая физкультура.
- Женщинам в нашем крае приходится очень много физически работать, чтобы хоть как-то поднять своих детей, внуков. И очень многие страдают суставными болями от тяжелого физического труда, не говоря уже о других стандартных болезнях…
- Я не врач и всерьез обсуждать причины болезней не могу. Одного, как говорится, бог обидел здоровьем, а другого никакая болячка не берет. Ведь медицина не знает, отчего суставы болят. У одних людей от физической работы, у других - от сидячей жизни, а на самом деле, может быть, у обоих от чего-то третьего. Но себя надо беречь от непосильного. Что потеряешь - того в аптеке не купишь.
- К сожалению, бывает так, что быт настолько «заедает», что на позитивное мышление не хватает сил и энергии. Этот вывод я сделала из многочисленных интервью с женщинами, живущими в нашем регионе. Я очень люблю своих героинь, и честное слово хотела бы каждой помочь полюбить мир, вернуть силу и веру в саму себя и в светлое будущее, но, увы, не знаю как...
- Многие видели, вероятно, передачу по телевизору про собачьего психолога по имени Цезарь. Он вылечил собаку от патологического страха. Как? Он приподнял поводком ее поджатый хвост. И пес поверил, что он – молодец. Ведь поднятый хвост – это сигнал самоуважения. Если грустно – «держи хвост пистолетом». Не показывай виду. Улыбайся. Улыбайся усталому мрачному мужу, непослушным детям, невежливому водителю автобуса. Улыбайся задумчиво, без причин. Улыбка – знак доброжелательности. Связь «настроение - улыбка» работает в обе стороны. Если вам хорошо – вы улыбаетесь. Улыбнитесь просто так – и вам станет хорошо. Не верите? Попробуйте. С первого раза не выйдет – пробуйте еще. Потом улыбка привыкнет к вашему лицу, и будет там жить все время. И трудности покажутся несущественными. Да наплевать на них, в конце концов. Нет чего-то – и не надо. Что главнее-то в жизни? Что нужнее вашему ребенку – быт, который вас заедает, или ваша улыбка и внимание? Улыбка – штука заразная. Вам начнут улыбаться в ответ. Ваши дети будут радостно улыбаться вам. Это значит, что когда-то потом, когда они станут взрослыми, они будут привычно улыбаться вам в вашей третьей молодости, своим женам/мужьям и своим детям. Улыбка - это просто, доступно, бесплатно, радостно и помогает на 100 %. Обстоятельства не изменятся – изменится ваше отношение к ним. Еще про улыбку. Помню такой случай. 1946 год, Ленинград, время голодное. В каком-то дворе толчется народ, меняют шило на мыло, мыло на хлеб. У меня в карманчике на груди заветная трешка, три рубля. Ищу, не помню что. Смотрю вдаль. И вдруг боковым зрением вижу: что-то мелькнуло у моего кармашка. Поворачиваю голову и вижу руку, в пальцах моя трешка. Мальчишка лет 13. Я улыбнулась и подставила свою ладошку под трешку. Он оценил: улыбнулся и положил мои три рубля мне на ладонь. И мы, молча, разошлись, довольные собой и друг другом.
Ну, а насчет быта. Это не он нас заедает. Это мы ему позволяем. Потому что считаем, что это – главное. Трудностей полно, изменить мир мы все равно не можем. Не надо быту позволять нас заедать. Надо отключиться, сесть где-нибудь в парке на скамеечке, посмотреть на звезды. И подумать об этом. Или спросить детей – они могут натолкнуть на полезную идею. Ребенок – интересный человек. А мы совершенно не знаем, что у него за душой, какие у него мысли, сомнения, желания, трудности. Не знаем ни в его пять лет, ни тем более в двадцать пять.
- Что самое ценное в ваших отношениях с мужем?
- Мое всегдашнее ощущение с самого начала и до самого конца было, что мы – это Мы, а не Он и Я. По натуре и воспитанию я человек довольно прямолинейный и не склонна была понимать других людей и их мотивы. Мой муж, мне кажется, немного научил меня такому пониманию и вообще “смягчил” меня и был очень дружелюбным человеком. За 57 лет совместной жизни не было случая, чтобы он повысил голос или рявкнул на кого-нибудь. Он был из породы людей, которые умеют слушать, которые вас понимают. Все экспедиционные дети приходили в наш дом как в библиотеку. У него была масса друзей. В том числе «подшефных», которым он помогал как супер-отец. Кому-то помогал добрым словом и полезным советом, кого-то выручал из трудных ситуаций, кого-то направил на жизненный путь. А когда распался Союз и среднеазиатские сейсмологи оказались в изоляции, он приложил большие усилия, чтобы ввести их в мировое сейсмологическое сообщество. Организовал международные совещания, чтобы наладить связи с соседними государствами, вести совместные работы.
- Безусловно, были романтические моменты, которые и сейчас вы вспоминаете с удовольствием? Поделитесь с нами своими воспоминаниями.
- Романтические воспоминания? Расскажу о своем коротком романе. Я тогда была уже в Америке. Работала на своем компьютере дома. Понадобилась мне какая-то программа русская. В России они дешевые. Нашла в Интернете русский магазинчик в Лос-Анджелесе. Там был «мальчик», продавец, которому было скучно – покупателей нет. И мы разговорились. Сначала по мэйлу и по делу. Потом по телефону и про жизнь. Было приятно просто поговорить по-русски. Английский все-таки требует напряжения. Поговорить было о чем, темы были самые разные и обоим интересные, и сам он был интересный человек, знал много для меня неожиданного. Потом мне почудилось в его голосе что-то уже большее, чем хорошее знакомство. Бедняга, да ведь он не подозревает, сколько мне лет! Не помню уже – наверно 75 было, около того. А сколько ему? Не знаю. Между 30 и 50? Стало интересно. Так этот телефонный роман и продолжался, тонких его намеков я не «замечала». Получилась такая игра, для меня новая и забавная. Еще месяц мы перезванивались. Потом я подумала – хватит. Что ж ему морочить голову, это как-то нечестно. И очередной разговор закончила так: «Ой, извини, внук со школы пришел, опять у него проблемы с физикой».
- Татьяна Глебовна, вы – человек науки. Верите ли вы в Господа Бога? Если – да, то, что дает вам эта вера? А если – нет, то почему?
- Если кратко, то нет, не верю. В науке наблюдают, измеряют и регистрируют явления, ставят опыты и проверяют. Просто верить? Я не могу. «Чтобы понять мир, Бог мне не нужен», - сказал, не помню кто из великих. Вообще, я много думала о религии, почему она нужна многим людям, ведь разные люди ищут в ней каждый свое. Но это слишком длинный был бы разговор и людям верующим может не понравиться.
- Что вы помните о Великой Отечественной войне?
- В 1941 году мне было 15 лет. Детей из Ленинграда эвакуировали уже в последних числах июня, каждого со своим детским учреждением – кого со школой, а кого и с яслями. Нас было восемь братьев и сестер. И мы оказались в одной области, недалеко (километров 100-150) друг от друга. Здесь не было бомбежек, и мы чувствовали себя, как в пионерском лагере. Старшие работали – на кухне, а потом и в колхозе. Заведующей была наша учительница, просто замечательная женщина. 300 человек детей надо было привезти, накормить, разместить. У нее все получалось, как будто само собой. Своих у нее было трое, младшей девочке три года, она маму и не видела, ее старшие ребята опекали – кормили, поили, на плечах носили, спать укладывали.
Осенью, в несколько рейсов, папа нас собрал. Ленинградский завод оптического стекла, где работали мои родители, эвакуировался и стал налаживать производство стекла для военной оптики на базе местного завода, который делал раньше бутылки. Наши родители работали здесь как специалисты, а потом и мы, дети, стали работать – кто в контрольной лаборатории, кто в столярной мастерской. Работать разрешали с 12 лет. Около 50 школьников было на заводе. Мама добилась, чтобы дети работали не 11 часов, как все тогда, а 6, чтобы после обеда идти в школу. Учителей математики и физики взяли в армию, и мы долго уговаривали заводских инженеров давать нам уроки. Уговорили. Математика в 10 классе началась с Нового года. А физика - с апреля! Справились. Мальчиков стали брать в армию с 10 класса, кого - еще осенью, а кого уже весной перед экзаменами. Только один, самый младший, окончил 10-й класс. Его взяли в армию в октябре 1944, уже из института в Москве.
Как рабочие военного завода, мы получали по 800 граммов хлеба, а если б не работали, то получали бы по 250. Когда кроме хлеба есть нечего – это важно. Все жили в одной комнате: родители, нас восемь и няня младшего братика. Спали и на столе, и под столом, и на полатях, и на печке. Мыла не было. Бельё стирали с щелоком. Кто знает теперь, что это такое? Белье полоскали в проруби. Няня не могла, у нее руки болели. Нагрузка была большая. Шесть часов на заводе, пять в школе. А еще уроки, хотя бы письменные, делать надо. Собирать крапиву для супа – было дело младших дошколят. Ничего не поделаешь. Старая картошка кончилась, новая еще не выросла. Варили суп из крапивы!
Огород, картошка и овощи – это было наше, детей дело. Родители даже не знали, где наш участок. Под картошку было 35 соток, и пять соток под капусту и морковь. Зато зимой ведро картошки в день съедали. Правда, на одной картошке без молока и мяса голодновато. Но мы почему-то не унывали. Может быть, некогда было. И на заводе очень интересно. И когда дрова кончались (а завод работал на дровах) все шли в лес на лесоповал, пилили двуручной пилой. Я научилась правильно валить дерево, чтобы оно не задавило, падая. Очень интересно. И было бы даже хорошо, если бы не вести из Ленинграда. Осенью 1941 там еще как-то держались, а в январе-феврале стали массово умирать. Умерла бабушка, умерли два папиных брата, родной и двоюродный. Папа в армию не попал, ему было уже за 50, братья были еще дети. Все выжили.
- Теперь нашему читателю мало известно о науке вообще и еще меньше – о сейсмологии. Расскажите о таинственной науке, которой Вы посвятили жизнь.
- Был такой Козьма Прутков, несуществующий писатель. От его имени написан целый том. Так вот он сказал: «Бросая камни в воду, смотри на круги, им образуемые». Вот сейсмология и занимается тем, что изучает эти «круги». Если происходит землетрясение, от него расходятся по Земле волны. Где-то внутри Земли они отражаются, как от зеркала, или искривляются. Сейсмические станции на всем земном шаре записывают и прямые, и отраженные, и всякие другие волны. По ним можно узнать строение нашей планеты. Например, именно так узнали, что Земля в центре – расплавленная, жидкая. А в самой середине – твердое ядро. И именно от него возникает магнитное поле. Геологическая разведка «видит» в сейсмических лучах всякие неоднородности. Например, подземные воды, или нефть. Это – первая задача сей-смологии.
Вторая задача – изучение сейсмических волн вблизи эпицентра, то есть того места, где землетрясение произошло. Потому что там колебания могут быть такими сильными, что разрушают здания, мосты, вызывают морскую волну - цунами. Нужно знать места, где возникают сильные землетрясения, надо знать особенности колебаний. Потому что в одних местах землетрясение - это короткий резкий толчок, и все. В других, это продолжительные – несколько минут! – колебания. Чтобы дома не разрушались, нужны разные строительные конструкции для разных мест. Конечно, самые сейсмостойкие дома – деревянные. Известен случай, когда во время землетрясения бревенчатая изба просто соскочила со своего фундамента. Но не сломалась и никого не убила. Но мы живем в городах, этажей все больше. Многоэтажные дома требуют специальных мер. В 1988 году в Армении было сильнейшее землетрясение, и вот в Ленинакане одни дома выстояли, а другие – рухнули. Конечно, землетрясение было очень сильным. Но дома рухнули потому, что проект был неправильный. Он не учитывал, что колебания в Ленинакане – длительные. Дома раскачивались, «входили в резонанс» и, наконец, обрушивались. Сейсмологи не делают проекты зданий. Сейсмология должна дать конструкторам зданий сведения о том, где и какой будет характер колебаний. Это большая работа. Нужно собрать записи землетрясений. Их нельзя придумать. И нужно разработать способ, в каком виде эти данные передать конструкторам, чтоб их удобно было использовать.
Третья задача – это изучение самих землетрясений. Почему они вообще возникают? Почему одни – маленькие, а другие огромные и сильные. Почему одни – «жесткие»? Будто там, в Земле, что-то хрустнуло и сломалось. А в другие – «мягкие», как-будто там что-то «сползло»? Это самое загадочное и самое интересное в сейсмологии.
Ну и, наконец, очень популярна идея прогноза землетрясений. Это первый вопрос, который задают человеку, если он – сейсмолог: «КОГДА вы будете предсказывать землетрясения? Вот ведь погоду научились, и не так уж плохо!» Но погода – это совсем другое дело. Во-первых, погода не столько меняется, сколько передвигается по планете. И это видно из космоса. А какие силы действуют там, внутри Земли, на глубине до сотен километров – не видно. Землетрясения, оказывается, бывают совсем разными. Перед одним сильным землетрясением появляется много слабых. Гораздо более слабых, чем бывает обычно. Пред другим - затишье. Но такие затишья и такие временные увеличения числа слабых землетрясений бывают и «просто так», безо всяких сильных.
Я думаю, что прогноз и не нужен. Вот представьте себе, что вы – мэр города, а я сейсмолог. Прихожу я к вам и говорю: «По нашим научным данным в вашей области ожидается сильное землетрясение». «Сильное?» «Да!» «А когда?» «Примерно в течение года». «А где?» «Примерно в вашей области, в радиусе 50-100 километров. А может быть прямо в городе». «А точнее?» «А точнее сказать нельзя...» Ну и что вы, как лицо ответственное, будете делать? Население (миллион человек) эвакуировать? Куда? И где-то ждать?
На самом деле не землетрясения убивают людей, а дома, которые не выдерживают. Те, которые построены правильно, выдерживают и никого не убивают. Но хорошо строить это очень дорого. Хорошие вещи вообще дорогие. А вдруг землетрясение так и не случится? Выходит, мы зря деньги потратим? Это начинается уже совсем другая проблема, не сейсмологическая. Хорошие дороги строить – тоже недешевое удовольствие. Но плохие дороги убивают каждый день. Почти как война. А денег, как всегда, мало.
- Как случилось, что Вы решили стать ученым?
- Во-первых, я не люблю слово «ученый». Ученый – это тот, кого учили, учили и наконец, научили. Ученый – это как печеный. Испекли – стал печеный. А мы изучаем неизвестное и придумываем новое. Хорошего слова для нашего занятия нет в русском языке. Родители мои были физики, и поэтому после школы как-то и раздумий не было. Пошла на физфак в Ленинградский Университет. Сначала это была ядерная физика. Та самая, что сделала бомбу. Когда это до меня дошло, я не стала делать диплом и ушла. Поехала с мужем на Памир изучать землетрясения. Из плоского, как стол, пасмурного Ленинграда я оказалась в узкой долине между Памиром и Тянь-Шанем. Тут не было ни трамваев, ни театров, ни библиотек, ни профессоров, ни водопровода, ни электричества. Зато солнце светило 350 дней в году, розовел на закате трезубый горный пик Каудаль. Падали абрикосы с дерева, которое мы сами посадили. Глухо ревет река, волоча по дну огромные камни, и Земля под ногами живая: иногда шевелится и рычит. Вот так я попала в сейсмологию.
Так как по образованию я не сейсмолог, то когда бралась за какую-то задачу, то почти всегда начинала изучать вопрос «с нуля». И делала свою работу, не повторяя, скажем так, недостатков предыдущих исследователей. Так бывает, особенно в молодых науках, что широкое понимание проблемы, важнее, чем узкое знание. Американское сей-смологическое сообщество это оценило. Могу с гордостью сообщить, что в 2011 году оно наградило меня почетной медалью Рида. Всего 30 великих сейсмологов всего мира получили эту медаль. Среди них я – вторая женщина и единственная из России. В числе причин, по которым они выбрали меня, были названы «любознательность и непокорность». Я не шла проторенными путями, куда тащила меня «трудовая дисциплина». А бралась за то, что было интересно и важно. Спасибо моему начальству - оно сердилось, но терпело.
Вера АНДРУСЕНКО
